— Мелочь… — так он ещё и удачный игрок. У переводчика, небось, копеечная зарплата.

— Вот пришли.

— О да у вас и охранник китайский есть.

— Есть теперь. Вчера приставили. Заходите.

Глава 19

Событие сорок четвёртое

Раввин подзывает официанта:

- Подскажите, что это за блаженство такое я сейчас ел?

- Наш шеф-повар приготовил под гранатово-коньячным соусом и томил пять часов отборный кусочек свинины…

- Ой, а можно, я не спрашивал?

Разбудили китайского дракона. И японского заодно. А ещё Брехт убедился, что суеверие у китайцев — это что-то с чем-то. Деревня обезлюдила. Только все ходили, работали, торговали. И вдруг, как вымерло всё. Даже слуги у Ивана Яковлевича исчезли. Пришлось самому и завтрак готовить, и обед, и ужин. Как, оказывается, просто это всё в двадцать первом веке, открыл холодильник, взял колбаски, с помидорами и луком пожарил, а потом разбил в эту аппетитно пахнущую массу пару яиц. Десять минут и сытный, и вкусный завтрак готов.

Тут вам не там. С холодильниками вообще беда. Спустился в погреб во дворе. Только немного картошки, начинающей прорастать и такой же моркови в белых волосиках корней. Прихватил пару картофелин и две морковки. По дороге с грядки отщипнул немного укропа и лука зелёного. Пришёл в дом на кухню и тут всё обшарил. Лук репчатый есть, чеснок и какое-то растительное масло на донышке в большой зелёной бутылке. Ну и стоит мешочек сахара, что вчера купил. Хлеб кисло-липкий ещё целых полбулки. Ага, уже не липкий, уже гвозди можно забивать.

Ладно, приступил к готовке. Почистил картошку, морковь и чеснок с луком. Ведра для мусора не нашёл, полиэтиленового мусорного мешка тоже. Куда подевали? С собой унесли китаёзы?! Хотел просто пожарить картошки, но тут увидел стоящую в уголке на столе тёрку. Крупная. Хоть морковку корейскую делай. Взял её Иван Яковлевич, повертел в руках, и решил блюдо чуть усложнить. Натёр картофель и морковь на тёрке, ну, полоски не красивые получились, но для его кулинарного изыска пойдёт.

Включил газ, поставил гранитную сковороду на слабый огонь … Хрен. Он, блин, редьки не слаще. Хорошо, раньше дача имелась и там была обычная печь с кольцами заслонок. Вот, такая, в этом дому тоже присутствовала. Вообще дом был излишне утеплён, или как это ещё назвать. В центре дома имелась круглая голландка. Широченная. Чуть не два метра в диаметре. Сколько туда нужно дров или угля загружать. Паровоз, а не дом. Потом, на кухне была та самая кухонная плита, а в большой угловой комнате был ещё и камин. Ну, при царизме проклятом строили для немалых железнодорожных начальников. Вечно эти белогвардейцы чудили. Печь была пуста. Даже золы не было. И дров рядом. Пошёл на двор искать. Были и дрова, и уголь в отдельном каменном же сарайчике, что к дому прислонился. Принёс, разжёг, снял со стены сковороду. Большую чугунную. Чересчур большую, для того количества продуктов, что он для завтрака на одного человека приготовил. Размажется по донышку.

Оглядел Брехт огромный раритет без ручки и решил заодно и на обед порцайку сварганить. Потом разогреет просто. Снова сходил в погреб и принёс ещё пару картофелин и морковок. Как раз и дровишки разгорелись. Плеснул масло на нагревшуюся сковороду. Ого. Арахисовое. Какой изыск. Загрузил полоски картошки и моркошки, добавил мелко порезанного лучка и чесночка. Зашкворчало. Пять минут и получилась горка картофельных полосок на центре сковороды с прожилками моркови. А запах, чеснок разошёлся, смешался с ароматом арахисового масла. Лепота. Посыпал сверху мелко порезанным укропом и лучком зелёным. Ну, уважаемый товарищ Брехт, приступим. Слюни закапали. Сгрузил на тарелку из неокрашенной керамики. Взял, наплевав на этикет, вилку в правую руку и …

—Иван Яковлевич! — в дверь забарабанили.

Сволочи!

Событие сорок пятое

— Мамочка, я еду домой. По дороге что-нибудь купить?

— Купи квартиру и живи отдельно.

Матвей Абрамович Дворжецкий собственной персоной. Вообще, кроме не тривиальной одежды, вся внешность новенького заместителя начальника железнодорожной станции Маньчжурская была примечательна. На еврея походил товарищ не сильно. Пейсов не было, кучеряжек на голове тоже. Волосы, хоть и были чёрные, но не кудрявились. Довольно длинные, не хиппи, но и не Котовский. И вишенкой на торте были усики. Что вот первое приходит на ум при слове Гитлер? Точно, маленькие усики под носом. В это время, что самое удивительное, половина мужчин такие носит. Писк. В смысле, писк моды. И у Берии такие и ещё у кучи наших бооольших начальников в этом времени. Ивану Яковлевичу смотреть на это было дико, так и хотелось выбросить правую руку вверх в шутливом приветствии: «Хайль, Гитлер»!

Абрамович вид имел взмыленный и голодный. Сразу засосало под ложечкой у Брехта в предчувствии беды. Как пить дать — объест.

— Ох, как у вас продуктами пахнет, — большим носом втянул в себя половину ароматов сразу Дворжецкий.

— Чего уж, заходите, завтракать будем.

— Вы так любезны …

— Остынет. Вы по делу какому, или скучно стало? — Брехт пропустил Абрамовича в прихожую.

— Поговорка или, пусть будет, проклятие, есть на идише: «С’зол дир азой дрэйен ин бойх, мэ зол мэйнэн аз с’из а катэринке», — покрутил рукой изображая шарманку и перевёл — Чтоб у тебя так крутило в животе, как будто играет шарманка. Вот, мол… Иван Яковлевич, у меня играет там целый оркестр. Деревня вымерла, слуги китайские ваши не появляются. Продуктов в доме нет. Хоть ложись и с голоду помирай. Не скажите, что тут случилось? — и оставшуюся половину вкусных запахов втянул в себя.

А ведь надеялся, что и на обед себе приготовил. Пришлось достать ещё одну тарелку и высыпать из огромной чугунной сковороды остатки лакомства в неё. Мероприятие. Ручки у чугуняки не было. Подручника, или как эта держалка съёмная называется, тоже не было. Пришлось взять тряпочкой, а толстенная сковорода остыть не успела, обжог большой палец на левой руке. Пока сметал жёлтенькое объедение во вражескую тарелку.

— Гезунт золсту зайн! Чтоб ты был здоров! Мол… Товарищ Брехт, я с вами за это не расплачусь. Ням, ням…

— Гезунтерхейт! (На здоровье). — Знай наших. Был у Ивана Яковлевича партнёр по шахматам в Москве. Вместе в парке в выходные дни играли изредка. Евреем был, пока не умер. Вот он любил щеголять словечками на идише. Кое-что Брехт запомнил, тем более что это был почти немецкий.

— Ого, молодой человек… Иван Яковлевич, да вы тоже языками владеете. Хотя, чему удивляться, от вас университетом за версту прёт. Что заканчивали? В Питере?

Мда. Нет, в Свердловске. Город уже есть и институт есть. Диплома нет. Где-то проговорится словоохотливый Матвей свет Абрамович и кому-то захочется проверить.

— Ну… — покрутил кистью руки.

Чего уж понял Дворжецкий не ясно, но он вдруг приосанился и вежливо, эдак, кивнул, как бы здороваясь, голову на бок чуть наклоняя. Чего он там в своей усатой башке понял, не ясно. Чего-то сурьёзное. Высшая партийная школа?

— Иван Яковлевич, так что творится в деревне, я пытался поговорить с китайцами, но они от меня бегут и твердят всё про цзянши. Не понимаю ничего. Цзянши — это же покойники прыгающие? Что на Маньчжурию напали эти их вампиры?

— Извините Матвей Абрамович, но ничего сам понять не могу. Сказали два дня на работу не ходить. Ремонтами и проверками путей не заниматься. Так, что сейчас позавтракаем и пойдём на станцию, раз время свободное есть, то введу вас в курс дела.

— А обед? — отодвинул чистую тарелку Дворжецкий.

— Война войной, а обед по расписанию. Покормлю.

— Золотой вы человек. Вэй из мир! Боже мой, горе мне, увы мне. Как я с вами рассчитаюсь?